Чайная роза - Страница 72

Воспоминание заставило Фиону улыбнуться. В этом весь Ник. Разглагольствует об идеале художника, в то время как она и тысяча других пассажиров мечтают поскорее сойти с этого проклятого парохода.

Сими, сидевший с краю, повернулся к сестре и сказал:

— Фи, а они нам обрадуются? Тетя Молли и дядя Майкл?

— Конечно обрадуются, милый, — с деланой уверенностью ответила она. Внутренний голос напоминал девушке: тетя и дядя понятия не имеют, что они с Сими вот-вот появятся у них на пороге. «А вдруг не обрадуются?» — нашептывал этот внутренний голос.

Фиона заставила его замолчать. Конечно обрадуются. Майкл — брат их отца. Близкая родня; они с ним поладят. Конечно, сначала он немного удивится — а как же иначе? — но потом окажет им гостеприимство. Она надела темно-синюю юбку и белую английскую блузку. На Сими был твидовый жакет и короткие штанишки, купленные в Саутгемптоне. Это наверняка произведет на хозяев хорошее впечатление. Фиона твердила себе, что им крупно повезло. В отличие от бедняги Ника, у них тут есть родня.

Во время поездки она выяснила, что Ник поссорился с отцом; именно это и заставило его бросить Лондон. Его отец владел банком и ждал, что однажды Ник сменит его на этом посту. Но у него были другие идеалы. Он был беззаветно предан тому, что называл новым искусством — произведениям группы парижских художников. Какое-то время он торговал там картинами, а теперь решил открыть в Нью-Йорке собственную художественную галерею и выставлять там только картины этих мастеров. Сомс называл их импрессионистами. Ник продемонстрировал ей полдюжины полотен, которые вез с собой. Сначала они показались девушке странными. Эти картины ничем не напоминали изображения детей, собак, целующихся парочек или охотничьих сцен, которые она видела в витринах магазинов и пивных. Но чем больше Ник рассказывал об идеях этих картин и самих художниках, тем больше они ей нравились.

Один из холстов — натюрморт с белыми розами, яблоками, хлебом и вином — находился на тумбочке, разделявшей их кровати; там Ник всегда мог его видеть. На нем стояла подпись «А. Бессон». Почему-то Фиону влекло к этой картине; она напоминала ей о Джо. О том, что она все еще скучает и тоскует по нему. Непонятно, каким образом это маленькое полотно умудрялось вызывать в ней такие чувства. Сомс объяснял это тем, что художник писал картину не красками, а собственным сердцем.

Хотя они расстались всего полчаса назад, Фиона уже скучала по Нику. Ужасно. Сегодня четверг. Они договорились встретиться в следующий четверг в его гостинице. Всего неделя, но для Фионы это была целая вечность. Она тосковала по его энтузиазму и оптимизму, по его тяге к приключениям и смешной непрактичности. Вспомнить хотя бы их первый совместный ужин. Когда они шли в столовую, Фиона была в панике. Понятия не имела, как себя держать. Какая из нее, к черту, жена джентльмена?

— Все очень просто, — сказал ей Сомс. — Нужно быть грубой с прислугой, высмеивать каждую новую идею и говорить только о своих собаках.

Она предпочла бы более полезный совет — например, какой бокал предназначен для воды, а какой для вина. Тот первый обед стал настоящей катастрофой. Серебряные столовые приборы, фарфор и хрусталь сбили ее с толку. Пока она гадала, какая ложка предназначена для супа, Сими стал пить консоме прямо из тарелки. Потом мальчик опустил ее, скорчил гримасу и заявил: «Отвратительный чай!» Фиона заставила его поставить тарелку на место, взять ложку, отщипывать от булочки кусочки и, по примеру Ника, мазать маслом их, а не всю булочку целиком. В остальном она не преуспела. Брат упрямился, капризничал и не мог понять, с чего это вдруг он должен называть сестру «матерью», а незнакомого мужчину «отцом». Салат с крабами Сими не понравился, а от перепелки он отказался, потому что птицу ему подали с головой.

Ник начал расспрашивать ее о семье. Пока Фиона искала ответ на этот трудный вопрос, Сими взял инициативу на себя.

— Наша ма умерла, — просто сказал он. — Ее зарезал человек по имени Джек. Наш па умер тоже. Упал в люк на пристани, и ему отрезали ногу. Чарли и Эйлин тоже умерли. За нами гнались плохие люди. Хотели отнять наши деньги. Мы прятались за матрасом. В нем были крысы. Я боялся. Не люблю крыс.

Когда Сими закончил, у Ника отвисла челюсть. После нескольких секунд мертвой тишины он спросил, правда ли это. Фиона кивнула и, глядя в тарелку, рассказала, что случилось с ее родными, умолчав только о роли Уильяма Бертона. Сими об этом не знал. Никто не знал, и слава богу. О таких ужасных вещах лучше помалкивать. Потом она подняла голову, ожидая увидеть на точеном аристократическом лице Ника отвращение. Но в глазах Сомса стояли слезы.

За неполные три недели, проведенные бок о бок, Фиона очень привязалась к этому невероятно доброму и обаятельному человеку. Она сама не понимала, почему так случилось. Наверное, потому, что они оба были одиноки. Она потеряла родных и была вынуждена оставить дом. И он тоже, только по-другому. Фиона не ожидала, что они станут близкими друзьями; слишком разными были их происхождение и классовая принадлежность. Но дружба возникла. Пока Сими дремал на койке, а пароход подбрасывало на волнах, они коротали бурные вечера у себя в каюте, пили чай и делились своими мечтами и надеждами. Ник заставил их повторять фразу «Гарольд громко говорил про горячую Гавану» снова и снова, пока Фиона с Сими не отказались от простонародной привычки пропускать букву «г». Во время странных приступов изнеможения, которыми страдал Ник, Фиона приносила ему имбирный чай и читала отрывки из Байрона и Браунинга. Когда Фиона с криком просыпалась после очередного кошмара, Ник садился на край кровати и успокаивал ее.